Золотой Демон - Страница 6

К оглавлению

6

— Якши, алла, секим башка! Якши, алла, секим башка!

Не прекращая при этом удалых плясок. Некоторые из присутствующих оглянулись на хруст слежавшегося снега. К ним, чертя по снегу полами обширной дохи, направлялся отец Прокопии. Некоторое время он с непроницаемым видом взирал на происходящее, потом подошел и, встав перед Четыркиным практически вплотную, положил ему ручищу на плечо, спросил басовито:

— Окаянствуем, сыне?

Четыркин свои ужимки прервал, поглядывая на священника снизу вверх. Отец Прокопии, превышавший его ростом головы на две, сложения был такого, что, пожалуй, мог и побороться с медведем. Могучий вырос человек. Из-под черной бородищи едва виднелся наперсный крест, а лежащая на плече сникшего чиновника ладонь могла потягаться с иной сковородкой.

— Чадушко мое духовное, — с угрожающей вкрадчивостью произнес священник, — ты уж того… меру знай. Водочка — она, конечно, сильнее человека будет, но, коли уж ты в изумление вошел, все ж придерживайся христианского направления, как надлежит, а не устраивай тут басурманские игрища… Не вынуждай пастыря духовного мирским искушениям поддаться и небожественно с тобой обойтись… Сам уймешься, сыне, или к тебе увещевание применить?

Четыркин испуганно моргал. Надо полагать, в духовном ведомстве у его родни широких связей не имелось. К тому же влиятельная родня пребывала за тысячи верст отсюда, и до нее еще предстояло добираться и добираться, — а медведеобразный отец Прокопий стоял лицом к лицу и робостью перед столичной персоной не страдал…

— Ножичек спрячь, чадо, — тем же ласково-угрожающим басом прогудел отец Прокопий. — Неровен час, сам обрежешься или поцарапаешь кого… Один Бог ведает, какой басурманин ножик этот делал и кто его потом грязными руками держал, а ты его в рот суешь, как дитятко неразумное мусор всякий тащит… Ну так как же с увещеванием? Церковь, она и воинствующая бывает…

Улыбаясь жалко и потерянно, Четыркин спрятал кинжал в кривые ножны, вывернулся из-под лапищи священника и, не оглядываясь, трусцой припустил к своему возку.

— Чудеса творите, батюшка… — льстиво хихикнул мелкий купец Гурий Фомич, хозяин мороженых рябчиков.

— Не кощунствуй, сыне, — с едва заметной улыбкой ответствовал священник. — Чудеса исключительно святым подобают, а мы люди малые, сирые, недостойные… Душевное пастырское слово, сами видите, на любого безобразника влияет…

Он с достоинством раскланялся и прошествовал дальше. Поручик смотрел ему вслед с нешуточным уважением: в отличие от него самого, отче могучий следовал в Петербург отнюдь не по слепой игре случая. Во время своего визита в Шантарскую губернию некий высокопоставленный архиерей из столицы, усмотрев отца Прокопия во время службы, тут же назначил ему перебираться в столицу, наверняка собираясь применить таланты шантарца не в самой захолустной церковке. Что ж, понять его можно: отец Прокопий способен возгаркнуть многолетие так, что и люстра Исаакиевского собора подвесками зазвенит…

Глава II
БУДНИ

Поручик приближался к своему возку, с крайним неудовольствием глядя на стоявшего рядом с Лизой субъекта. Высок и, что скрывать, импозантен был купец Самолетов — годами пятью, не более старший Савельева, красавец чуточку цыганистого облика в живописной распахнутой волчьей дохе и сдвинутой на затылок волчьей же шапке, из-под которой выбился ухарский казачий чуб… И, как обычно, катает за ладони свою всегдашнюю забаву, золотой литой шар весом ровно в фунт, на иных (но уж никак не на поручика) производивший сильное впечатление.

Поручик злился на себя за эту занозу беспричинной ревности. Ни малейших поводов для таковой молодая жена никогда не давала, да и Самолетов держался с ней самым светским образом. Однако человек — создание своеобразное. Неприятно было видеть рядом с Лизой этого типуса, одного из хозяев жизни Шантарска, чья одна только золотая забава стоила больше годичного жалованья Савельева. Неприятно, и все тут. Что еще хуже, поручик подозревал: Самолетов прекрасно угадал эту его детскую неприязнь, и она его откровенно забавляет…

Вроде и душа должна была оттаять от того лучистого теплого взгляда, каким встретила его Лиза, но все равно, заноза противно покалывала…

— А я тут, Аркадий Петрович, Елизавете Дмитриевне рассказываю про будущие ослепительные перспективы нашего глухого края, — произнес Самолетов самым непринужденным образом. — Вот, не угодно ли? — он достал откуда-то из-под дохи свернутую в трубку газету. — В Омске разжился. Двухмесячной давности газетка, да откуда ж там посвежее? Почитайте, где я карандашиком отчеркнул, любопытно, право…

Поручик взял газету, оказавшуюся французской. Ну, тут уж Самолетов снова чуточку рисовался. Любил он порой разыгрывать (особенно перед приезжими образованного и благородного сословия) этакого сиволапого мужичка, лесного дикаря. Происхождение у него, судя по фамилии, и в самом деле было самое незначительное, то ли из паромщиков, то ли, что вероятнее, из хамовников, сиречь ткачей. Однако обучался Самолетов в Горном институте, бывал в заграницах, прекрасно владел французским с немецким, неплохую библиотеку имел…

Савельев бегло пробежал небольшую заметочку. Некий французский журналист спешил сообщить согражданам интересную новость. Будучи в Петербурге, он прослышал в достаточно влиятельных кругах бомонда, что в высших сферах власти российской зреют серьезные планы проложить сквозь сибирские пространства железную дорогу — от Челябинска до самого Владивостока, что, по компетентным разговорам, уже высочайше одобрено.

6